ЕВПАТИЙ КОЛОВРАТ
Василий Ряховский
...резвецы и удальцы, узорочье воспитанное рязанское...
Летопись
На святой Руси быль и была, да быльем давно поросла...
Л.Мей
ПОЮТ НА РУСИ СЛАВУ БОГАТЫРСКУЮ
Червонным золотом отгорел погожий сентябрь, вслед за ним прошумел и отстягал землю дождями ветряной октябрь, а все не давал черниговский князь Михаил Всеволодович своего ответа рязанскому княжичу и его воеводе Коловрату. Прозорлив и рассудителен был князь Михаил. Он понимал, что помощь рязанцам против татарских полчищ необходима и он должен ее им оказать: не выстоит Рязань - быть и Чернигову в разоренье. И о свойстве с князем Юрием свято помнил Михаил Всеволодович и про дочь свою, красавицу Евпраксию, не забывал... Но не мог он сразу снять свои полки и отослать на далекую Оку. Каждую почти ночь прибегали в Чернигов гонцы из елецких и ливенских сторожей и сказывали - стоит все татарская орда на Онузе, и никто не знает замыслов хана Батыя: пойдет ли он в рязанские леса или повернет прямо на закат, в курские приднепровские степи.
Помнил князь Михаил Черниговский, как шли уже однажды татары калмиусскими степями к Киеву и только по неведомой причине повернули, после побоища на Калке, вспять.
- Потерпи, Ингварь свет-Ингваревич, - говорил князь рязанскому послу. - Знаю, горит твое сердце за родной город, но не властен я послать с тобою полки свои сейчас. Кто же заслонит от врагов границы Чернигова, вздумай они повернуть в нашу сторону?
- Но погибнет Рязань, княже, пока ты ждать будешь! Идут слухи, что уже начали татары разорение моей земли!
- Когда гонцы мои скажут, что отошла орда от моих волостей, тогда ин будь по-твоему: снаряжу полки на помощь князю свет-Юрию.
Темнел в лице от этих слов молодой Ингварь и молча уходил из горницы князя Михаила.
Безвестие томило Ингваря. Долго шли из Рязанской земли слухи в черниговскую Русь, потому ничего не знал княжич о судьбе своих князей-родичей и их воинства.
Тем временем Евпатий Коловрат с дружиной по волостям и спешил собирать для рязанского князя дань.
Мужики и торговые люди несли к избе княжеского посла кули с зерном, серебро и медные деньги в кожаных мошнах, меха, вели скотскую живность. Евпатий делал на ореховых подожках зарубки и выдавал их плательщикам дани, чтобы новые сборщики не потребовали дани вторично. Княжеское добро вязалось в возы и обозами шло к Тихой Сосне, оттуда на Дубок и Пронск. Обозы сопровождали воины из дружины Евпатия.
Немного воинов оставалось у рязанского воеводы. Неотступно держал он при себе сурового воина Замятню да своего конюшего Нечая Проходца, русоволосого смешливого коломнянина. Шла молва о конюшем, что знал он вещее слово, перед которым смирялся любой конь и шел за плечом конюшего без повода, как ручной пес. Проходец вырывал жеребятам дурные зубы, открывал становую жилу больным коням и лечил скот от мыта. О нем шла слава среди рязанских коневодов. Сманивал Нечая у Коловрата сам князь, не раз гости владимирские и муромские похищали хмельного конюшего и довозили бесчувственного в санях-волокушах даже до городца Мещерского. Но, отрезвясь, Нечай сбегал на Рязань и приходил на двор сотника Коловрата с повинной головой.
Евпатий любил Нечая с юности, любил за веселый нрав и за крепость в бою: разил Проходец копьем и мечом врага с левой руки, и от его ударов редко выстаивали прославленные бойцы.
Пока шло полюдье <населенные места>, Нечай отлучался иногда от Евпатия. Из отлучек он возвращался похудевший и злой, говорил глухим голосом, исподлобья взглядывая вокруг своими медвежьими глазками.
- Бегут люди с Подонья на Путивль и Рыльск. Сказывают огнем и мечом проходят татары по рязанским окраинам. Но верного никто не знает. Пора нам ко дворам путь держать, свет-Евпатий! Загостились мы тут. Белая муха полетела, и морозом сковала дороги. Как пройдут наши кони по такой голеди? Конюшему отвечал Замятня. Был этот воин тверд на слово и не скор в движениях. Он поднимал на рьяного Нечая свои серые, навыкате глаза и ворчал:
- О конях и говорить не след, коли у людей головы летят. Ты, поползень!
- Добрый конь дороже худого воина, овсяный ты куль! - огрызался конюший и снова обращался к Евпатию: - Держит нас тут князь Михаил зря. Не дождется от него Рязань подмоги!
- Почему ты так думаешь? - спрашивал Евпатий.
- То ребенку малому ясно! Пока двинется черниговская рать на Проню, разорят Рязань нехристи. Будет так, попомни мое слово.
Один раз, когда беседовал Евпатий вот так со своими дружинниками на княжеском подворье, в сенях раздались вдруг многие шаги. Стряпуха, соскользнувшая с жаркого припечка, не успела пересечь избу, как дверь распахнулась и через порог переметнулся толстый посох. Вслед за посохом в избу вошли три седобородых старика с сумами.
Были то слепцы, калики перехожие, и при них поводырь.
- Здорово живете, добрые хозяева! - сказал один из калик, не поднимая вверх незрячих глаз, и поклонился в пояс. Поклонились и те двое. Распрямивши стан все трое тряхнули головами, поправили разметавшиеся пряди длинных и, как степной ковыль, белых волос. - Просим милости поесть с нами! - ответил Евпатий и попросил освободить для калик переднюю лавку.
В волоковое оконце проступал серый свет непогожего ноябрьского дня. В бревенчатые стены избы снаружи бил дробный дождик, и было похоже, что за стеной большое гнездо кур клевало на дощатом настиле мелкое зерно.
Калики через головы сняли свои холщовые сумы и распустили запоны белых свиток. Молодой, пухлолицый поводырь собрал сумы и повесил их на колышек у притолоки. Стряпуха поставила на стол дымящийся горшок овсяного толокна. Калики выпили по чарке крепкой медовухи, вытерли позеленевшие от времени усы и сказали Евпатию благодарственное слово.
Потом сели слепцы на лавку в красный угол в один ряд. Поводырь понятливо посмотрел на старцев, бросил таскать ложкой из мисы густое толокно и, обмахнув ладонью губы, пошел к притолоке. Там он развязал одну суму и вынул из нее загудевшие струнами гусли. С помощью Нечая стряпуха разложила на очаге малый огонь, и по избе побежали желтые и багряные отсветы. Из дворовых клетей и из соседских изб пришли жены с малыми детьми, старики и ратные воины. В княжой сборной избе сразу стало тесно.
Самый древний из калик, широкоплечий и согбенный, с глубокими впадинами вместо глаз, пробежал ладонью по бороде и поднял вверх голову. Второй калика, маленький и красноносый, засучил длинный рукав своей свитки и положил на струны свои чуткие пальцы.
И тихо заговорил первый старец, а ему, усиляя концы его речи, вторили его товарищи:
- Слушайте, люди добрые, бывальщину, старорусское сказание, разумным людям на помышленье, храбрым - для услады сердца ретивого, старым людям -на утешение!
Голоса калик одновременно замерли, и струны утихли под легкими пальцами гусляра.
Потом старший калика тряхнул головой и обвел незрячими глазами избяные углы.
Не ясен сокол, ах, да ни сизой орел... - вдруг проговорил он глухим, низким голосом, рокотавшим в его высокой груди. И струны выговорили под пальцами малого калики:
...не сизой орел...
Евпатий сидел, опершись рукой на угол стола. Он не сводил глаз с лица старшего калики.
Переведя дух, слепец запел под рокот струн, и ему тихо, грустными голосами подсобили его други слепцы.
Они пели о том, как воротился князь Владимир Красно Солнышко из похода в Хорватскую землю в свой стольный Киев-град, а к тому времени подступили к Русской земле злые печенеги. Встала печенежская орда на реке Трубеже. Пришел сюда же и Владимир со своим войском. Притомилось, поубавилось русское войско в походе на хорват, но все же оно показалось грозным печенежскому князю. Не решился он напасть на русских, а выехал на берег реки и позвал к себе князя Владимира. И сказал печенег князю-солнышку: "Выпусти ты своего мужа сильного на моего печенежского богатыря, пусть они поборются, померяются силою. Одолеет твой печенега моего - я уйду от пределов твоей земли и не буду воевать с тобой три года, а мой твоего поборет - буду воевать твою землю три года подряд".
Пропев это, калика опустил голову на грудь, и тихо стало в избе. Только в очаге постреливало еловое полено.
Тогда вступил третий калика-тонкий и лысый, с узкой бородой до пояса. Он запел слабым, надтреснутым голосом, и печаль затуманила лица слушателей, задержавших дыхание.
...Послал Владимир бирючей вдоль стана своего. побежали скорые, выкрикивая:
"Нет ли среди вас мужа сильного и храброго? одолеть печенежина надобно".
И нигде такого мужа не нахаживалось. оскудела Русь сильными,
Поубавились в ней храбрые.
Привели на утро вороги своего богатыря
И, не видя русского, похвалялися. затужил Владимир Солнце Красное,
Затужил и опечалился.
Тут пришел к нему воин стар из дружины его молодецкой.
"Княже! - он сказал. - Не гони меня, а выслушай.
Я привел к тебе четырех сынов. добрых воинов, храбрых ратников,
А в дому остался пятый сын, тот совсем уж молодехонек,
И никто не знает его силушки.
Боролись с ним многие, и никто его не побаривал.
Позови моего пятого на того на печенежина".
Опять распрямил плечи старший калика и опять вскинул вверх незрячие глаза. Из уст его полился густой напев торжества и неудержимого гнева, будто сам певец, непомощный и согбенный годами, вспомнил свою молодость и вышел в поле ратовать:
И явился перед очи княжеские светлые тот вьюноша.
И поведал ему солнце-князь про свою печаль,
Горькую обиду на землю Русскую
Что не родила богатыря сильного и смелого.
"Ты пойди в поле, встань и побей поганого”
- "Княже! - молвил тот. -
А управлюсь ли? Попытать бы надо малосильного.
Приведите мне быка-буя виторогого.
Я схвачусь с ним и померяюсь.”
И привели быка-буя сильного, великого.
Повелел тот молодец разъярить быка до бешенства...
И прижгли огнем быка буйного. возревел он страшным голосом,
И на того на вьюношу бык бросился. ухватил тот быка за правый бок,
Ухватил да не выпустил
И вырвал быку кожу с мясом до ребер.
Подивился князь на силу ту и молвил радостно:
"Можешь побороть печенежина!”
После минутной тишины опять заговорили калики в один голос все трое, и зазвенели гусли-мысли, подговаривая:
Сиз туман пал по вечеру,
Ополчилися полки русские,
А поутру заиграло солнце ярое,
И выезжал тут печенежин лих, похваляясь своей силою.
Он противника себе выискивал.
Когда выступил наш русский вьюноша,
Печенег его вышучивал:
Был наш русский богатырь росту среднего,
Печенежин же велик, как чудище.
И сошлись они, схватилися.
Попытался печенежин вырваться,
Он держал его крепко-накрепко.
Он держал да и покрякивал и удавил печенега до смерти.
Удавил и грохнул о землю.
Содрогнулась сыра земля и покачнулася.
Побежали печенеги тут в страхе-ужасе
Перед силой русской немеряной.
Пальцы хилого калики обрели вдруг крепость. Он ударил по струнам, и гусли зарокотали, затрубили славу русскому витязю, одному вставшему на защиту родной земли.
Когда слепцы замолкли, Евпатий поднес им еще по чаре.
Старший из калик спросил его:
- Кто ты, хозяин радушный и тароватый? Много раз заходил я в селение это, но никогда не слышал твоего голоса. Евпатий назвал себя.
Древний калика помрачнел вдруг и покачал седой головой:
- Летит воронье на рязанскую сторону, и волки воют там в темные ночи. Горе обрушилось на Русь, и много сирот не найдут своих родителей.
- К чему такая речь, старче? - спросил Евпатий. - Или, ходючи по белу свету, проведали вы что?
Калика не ответил ему. Он дотронулся пальцами до руки своего длинного и худого соседа. Тот тронул малого старичка, и все трое одновременно подняли головы.
- Пролетала с Тихой Сосны пестрая сорока, - начал старший калика.
- Стрекотала белобока о том, что раным-рано видела! - перехватил тонкий, худой слепец.
И третий калика докончил:
- Билися рязанцы с лихим ворогом и полегли во чистом поле все до единого...
- Быть того не может! - вскричал Евпатий и стукнул кулаком по столу. - Лжу вы сказываете, старые калики!
Тогда старший калика дотронулся до руки Евпатия и сжал ее своими узловатыми пальцами так, что чуть не вскрикнул молодой воевода.
- Бивал я молодцев на поле, не прощал обиды и другу милому. Упреждаю тебя о том, Евпатий! Мы говорим правду-истину! Билась Рязань с татарами, но не одолела их несметной силы. Славу поют на Руси удальцам-рязанцем. Тогда вышел из своего угла Замятня и протянул к столу руку: - Пора нам в путь!
- О том твердил я не один раз, - присоединился к воину конюший.
Евпатий унял своих дружинников движением руки и прямо глянул в лицо калике:
- Прости мне, старче, обидное слово. Горько мне стало. В Рязани возрос я, и там остались мои мать-отец и жена с сыном-первенцем.
Калика пошарил пальцами по ребру столовой доски и приблизился к Евпатию.
- Видишь? - спросил он, тыча пальцем в мертвые глазные впадины. - Не было у князя на Путивле воина сильнее и надежнее меня, Путяты. Стоял я на заставе два десять лет и три года. Но вышла у князей распря, одолели в ту пору Русь поганые половцы и лишили меня свету белого. Так будет со всеми нами, если позабудем мы о родном крове и не соблюдем верности земли-матери отеческой.
- К чему говоришь ты это? - опять спросил Евпатий. - И без того легла тьма на мою душу.
И ответил ему старик:
- Чую я в тебе силу не малую, и верность твоего сердца звенит мне в твоем голосе. Иди на Рязань, храбрый воин, иди и бейся с нечестивыми до последнего вздоха. Не смиряйся перед их несметной силой. Рать может быть побита, а родная земля вечно стоять будет. В земле нашей отеческой - вся наша сила. Так бейся за родную землю! Лучше быть посеченным на бранном поле, чем скованным ходить по опустошенной и поруганной родной земле.
В это время избяная дверь распахнулась настеж, и в избу вошел занесенный снегом человек. Сняв перед образом шапку, пришелец шагнул к Евпатию и поклонился ему:
- С вечеру метель взыграла, воевода, потому и опоздал я, скачучи к тебе из Чернигова с посылом от князя Михаила Всеволодовича. Просит тебя князь принять под свою руку Черниговский полк и вести его на Рязань. О том же наказывал и княжич ингварь.
ОГЛАВЛЕНИЕ 1; 2; 3; 4; 5; 6; 7; 8; 9; 10; 11; 12; 13; 14; 15; 16; 17; 18; 19; 20; 21; 22; 23; 24; 25.
|
