ЕВПАТИЙ КОЛОВРАТ
Василий Ряховский
...резвецы и удальцы, узорочье воспитанное рязанское...
Летопись
На святой Руси быль и была, да быльем давно поросла...
Л.Мей
ТАТАРЫ ИДУТ!
В ночь под 8 сентября по изгибам Оки-реки, на горах и в лесах загорелись сторожевые сигнальные костры.
От зарева и от горького можжевельного дыма проснулась лесная сторожевая птица; испуганный, глубоко в нору залез барсук, и к алой воде, ломая высокие камыши и шумно принюхиваясь, спустился лесной хозяин-медведь.
Костры пылали всю ночь. Над лесами и глубокими оврагами, в поселениях и приречных погостах остался горький запах дыма и предчувствие беды. Вспыхнули костры и на вторую ночь. Цепь огней протянулась от далекой степной окраины, с верховьев Дона, по Проне и на Оку, за Исады и на Ижеславец. Около жилья завыли псы, жители покинули теплые избы испустились к рекам, с тревогой взирая в сторону Рязани.
Тревога перекинулась и в глубь непролазных мещерских лесов...
Промысловые рязанцы, застрявшие там - смолокуры, бортники илапотники-лыкодралы, - бросили свои лесные шалаши, тащили дорогую кладь в ладьи и густыми уреминами, вдоль лесных речушек, плыли в широкую Оку. Евпатий Коловрат прознал о беде, будучи в лесах на Пре, у мещерского царька, собирая дань князю Рязанскому Юрию Игоревичу. Весть эту принес ему княжеский ловчий Кудаш. Он же передал Евпатию наказ князя - быть в Рязани без промедления.
Прибыл Кудаш о дву конь. Повод запасного коня он передал Евпатию. В ту же ночь они достигли устья Пры. Скороходы-мещеряки одним им ведомыми тропами пробрались к Оке раньше всадников и сложили у лодок тяжелую кладь: меха, битую птицу, мед, сушеную рыбу.
Ладьи нагружали в полной тьме, и на заре два коня и добрый десяток мещеряков потянули бечевой спаренные концы ладьи княжеского гостя Евпатия Коловрата.
На встречу ладьям дул острый сентябрьский ветер. Он качал тронутые первой желтизной березовые опушки. Глинистые срезы берегов отливали тусклым серебром: чуя холода, круглые листья мать-и-мачехи повернулись к небу своей тыльной стороной. В пути, отталкиваясь длинным шестом от береговых мелей, Кудаш рассказывал:
- В вечер, как зажгли в степях сигнальные огни, прибыли к князю гонцы от Дубка, с Дону-реки. Ходили дубчане-бортники на промысел по Вороне и вышли на Польной Воронеж, что слывет в народе Онузом-рекой. Тут они увидели стан неведомых пришельцев и тьму тем войскам... Воины те в рысьих шапках, с рысьими очами и, как женки безволосы лицом. За спинами у тех воинов колчаны и луки, а в руках - кривые ножи. За рыскучими и войском тянуться неоглядные обозы-черные кибитки, верблюды и вьючные кони. В кибитках тех - женки в широких портах, а с ними многие дети.
Рассказывая, Кудаш встряхивал кудрями. В правом ухе у него поблескивала серебрянная гривна.
- Погибель то идет всей русской земле, Евпатий! - закончил он.
Коловрат стоял у кормового правила. Когда он налегал плечом на тяжелое бревно, вода за кормой сердито вспенивалась и кругами уходила назад, качая гибкие камыши.
Слушая Кудаша, Евпатий припомнил, что ему когда-то рассказывал отец, старый сотник, как приходили однажды на Русь люди с рысьими глазами. Бились с ними киевские, черниговские и угорские князья и не могли их одолеть. Полонили те криводушные люди русских князей, посекли храбрым головы, а на связанных пленников положили доски и пировали на тех помостах. Было то, сказывал отец, на петлистой дороге, на Калке.
- Татары имя им. Не будет России погибели! - твердо проговорил Евпатий, отвечая на свои тайные мысли.
- Слава князю нашему Юрию! - отозвался Кудаш, и так приналег детина на шест, что чуть не перевернул ладью.
- Эка силища в тебе какая! - улыбнулся Евпатий.
- В прошлую весну, на Яриле, ты играючи одолел меня, Коловрат.
- То на игрище!
- Твоя силушка тоже не меряна.
- Что же удумал князь? - перевел разговор Евпатий - И что приговорила дружина?
Кудаш оглянулся через плечо на Евпатия и размял широкие плечи:
- Дружина и князь приговорили выйти в поле и дать битву пришельцам.
- Разумно!
Отирая рукавом пот с лица, Евпатий взглядывал на черные, тяжелые облака, на темные вскрылья теней, что бежали, обмахивая прохладой прибрежные кручи и редкие селения. Окские просторы полны были великой тишиной, и ветер доносил через реку запахи жилья.
На виду Исад, у низкой землянки рыбного ловца кривого Ортемища, заночевали.
Кудаш и старик-мещерин долго сидели у костра, который умело и быстро разложили молодые мещеряки. Костер по временам вспыхивал, разрывая тьму острыми красными языками, и тогда в круге света видно было большое, опущенное золотистой бородой лицо Кудаша и рядом с ним темное лицо мещерина с печальными глазами и скорбным ртом.
Старик долго рассказывал о глубоком в темном лесу озере, о белом олене-покровителе людей и о злой рыси, погубившей доброго бога-оленя. Иногда, прерывая свой рассказ, старик смыкал ресницы и, раскачиваясь, затягивал грустную неразгаданную песню. Тогда молодые мещеряки, лежавшие на куче еловых ветвей, тоже начинали петь и стукали при этом ногами о гулкую и полную ночных тайн землю...
Потом все у костра заснули, и старый Ортемище, припадая к земле, протопал к жилью и там затих.
С лугом поднялись седые полотна тумана. В речной излучине косым глазом отразился неполный месяц.
Евпатий задремал сидя, но скоро очнулся. Вспомнились Коловрату молодая жена и пятилетний сын.
Тревожные думы гнали сон.
Старый Ортемище подтвердил вести, принесенные Кудашом, и еще сказал, что две ночи тому назад тайной тропой прошли на городец Мещерский и дальше, на Муром, два княжьих человека. Посланцы гнали коней и остановились у землянки на короткий привал. Сказывали те рязанские мужи, что приходили на Рязань посланцы той чужеземной рати - два старых мурзы <мелкий татарский феодал> и с ними чародейная жена. Была та жена вида предивного, в дорогих цветных платьях, в низких чоботах и голубых портах. Темные, как ночь, волосы жены были заплетены во многие косы и спадали на грудь, унизанную золотом и серебром. Имела чародейка глаз острый, уста улыбчаты. Лицом же красна подобно месяцу.
Удивленные рязанцы хотели побить пришельцев дрекольем. Но князь Юрий не приказал того, принял послов татарского хана Батыя с почестями и посадил за свой княжеский стол.
Когда послы Батыя насытились, то стали говорить князю такие речи:
- Требует князь от русских князей десятую часть всего, - и от князей, и от людей, и из оружия, и из коней: Десятую часть коней белых, десятую часть вороных, десятую бурых, рыжих и пегих. А не дадут хану такой дани, начнет воевать на всю русскую землю. Выслушал князь Юрий речи татарских мурз. Не смутили его смелые речи спесивых посланцев хана. Князь держал совет с братьями и со старшей дружиной и дал послам Батыя такой совет:
- Коли нас всех-русских князей, людей наших и храбрых воинов - никого в живых не будет, тогда все наше богатство ваше будет. А пока вольны мы на своей Русской земле на отеческой!
И приказал князь отрокам своим проводить посланцев предерзкого татарского хана за городские ворота.
Седые татарские мурзы шли на своих кривых ногах неровно, путались в долгих полах своих цветных халатов и от ярости спотыкались. Чародейка-жена бесстыдно смотрела по сторонам, скалила белые зубы, и злато звенело на ее колдовских плечах. А на следующий день побежали гонцы на Пронск и на Колыму, в Муром и на Осетр - к князю Федору Юрьевичу созывать воинов и ратников Русской земли. Два гонца пошли во Владимир-на Клязьме, к великому князю Георгию Всеволодовичу, просить о помощи. Бирючи <вестники> и глашатаи князя вышли в села и на торжища и начали скликать ратный люд.
...Так рассказывал Евпатию старик о недавних событиях в Рязани.
Недоброе слышалось в этом рассказе, и понял Евпатий, что недолго на этот раз пробудет он под теплым кровом родительского дома, что не миновать жене Татьянице вместе в матушкой плакать над его дорожной сумой и готовить ему ратные одежды.
Когда одна за другой начали меркнуть пушистые звезды и проснувшаяся рыба пошла кругами по водной глади и когда невиданное стадо лосей простучало копытами, стремясь к водопою, Евпатий поднялся на ноги.
В жидком рассвете проступали могучие красностволые в бору сосны. У подножия сосен, подобно пуховым подушкам, клубился и таял ночной туман. Стали видны лица спящих у костра людей. Кудаш лежал навзничь, разметав сильные руки. Спал он тихо, как ребенок. Зато старый мещерин так громко всхрапывал, что дремавшие неподалеку кони сторожко шевелили чуткими ушами. - В путь, люди! - громко сказал Евпатий и пошел к реке освежить лицо. Собрались скоро. Тихая вода дымилась и казалась теплой. В камышовых зарослях во множестве плавали и с шумом взлетали вверх стаи молодых уток. К высоким плотинам из поваленных деревьев плыли, качая толстыми хвостами, хозяйственные бобры.
Евпатий торопился.
- Веселей, веселей, Кудашик молодой! - покрикивал он, работая кормовым бревном.
И, будто отвечая ему, тонко голосил старик мещерин, понукая коней и согнувшихся над бечевой своих соплеменников:
- Ай-яй-яй!
С восходом солнца миновали княжое поместье Исады - с кудрявыми садами, среди которых выступали цветные кровли высоких хором, и с лодочными причалами на песчаном берегу.
За поворотом реки, у Куструса, взорам путников открылась Рязань.
За тридцать лет жизни много дорог исходил рязанский воин и княжеский гость Евпатий Коловрат, и не мало городов видел он и светлый на горах Киев-град, и Чернигов, утонувший в зелени боров над Десной-рекой, и Путивль, и златоверхий Владимир-на-Клязьме, и Муром. Но ни один из этих городов не был для него краше шумной, домовитой Рязани, застывшей на грани лесов муромского края и вольных степей Придонья.
Вот она выглянула из-за крутобережья - чудная своими рублеными стенами, вознесенными на самую кручу горы, с затейными верхами хором, с белым собором. Далеко видно со стен города. Насколько хватает глаз, уходят в небо до края неба синие леса, ленты многоводных рек, поемные луга с пестрыми стадами и с шалашами табунщиков.
Тугой верховой ветер гнал навстречу ладьям белогривую волну. Над водным неспокойствием, предвещая непогоду, с тоскливыми криками взлетали серые рыболовы.
Против города, там где вливалась задумчивая Проня в широкую Оку, ладьи Коловрата пристали к берегу.
Старый мещерин спрыгнул с мокрого коня и вытер ладонями длинные усы: - Вот и твой дом, Евпатя! Наша назад пошла.
Евпатий шагнул через корму ладьи на берег и взял старика за руку:
- Хорошо шли! Спасибо. Передай царю своему, что доволен Евпатий тобой и твоими подручными.
Старик улыбнулся. В темных грустных глазах вспыхнул ласковый огонек. - Худо будет, Евпатя, - в лес кричи. Мы прибежим скоро-скоро.
Евпатия тронула сердечность старого лесного человека. Он понял, что мещерин слышал все, о чем они говорили с Кудашом, слышал и по-своему оценил тревожные вести.
Он еще раз дотронулся до руки мещерина и улыбнулся, как другу.
Скоро мещеряки исчезли в зарослях опушки, будто их и не было. Тем временем Кудаш ввел коней в ладьи и взялся за весло.
ОГЛАВЛЕНИЕ 1; 2; 3; 4; 5; 6; 7; 8; 9; 10; 11; 12; 13; 14; 15; 16; 17; 18; 19; 20; 21; 22; 23; 24; 25.
|
